Разбитая балалайка

Этот рассказ, сопроводив его рубрикой «Такая, брат, война», написал двадцать лет назад наш постоянный селькор Э.Я. Бауэр. Тогда он не был опубликован на страницах «Звезды», но сохранился в газетных архивах. И пусть он увидит свет сейчас, в 76-ую годовщину Победы. Война, действительно, для каждого была своя…

В первую зиму после выселения немцев из Поволжья, эта большая семья из десяти человек жила в одном доме с семьёй Острижко. Она занимала сенки площадью примерно пять на шесть метров.

Дед Емец перегородил их так стенкой в полсамана, чтобы можно было пройти в комнату, где жили хозяева. Пола деревянного не было, поэтому его засыпали соломой, чтобы у босоногих детей не так мёрзли ноги. Соломой же топили печку. Спали дети на настиле, сооружённом из досок у стены. Дед занимал место на тёплой лежанке, а самая маленькая, двухлетняя Ирма, спала с родителями на железной кровати. На этом же помосте, застеленном тряпьём, ребятня играла днём в свои детские игры.

К ним часто приходила соседская девочка Лида. Она была прелестна! Её тёмные волосы спереди подстрижены у самых бровей, а сзади закрывали шею и мочки ушей и хорошо расчёсаны. На ней было длинное платье, перешитое, видимо, из материнской кофты, а босые ноги – синие от холода. Она встала у столба, подпиравшего потолок почти по центру комнаты, на котором на вбитых гвоздях висела верхняя одежда, прислонясь к нему спиной.

Влюблённый, видимо, от рождения во всё красивое, Отто не мог оторвать от неё глаз. Он слез с настила и, подойдя к матери, сидевшей у тёплой печки и что-то латавшей из прохудившейся одежёнки, спросил: «Мама, а почему она так подстриглась?»

Раньше он видел только девочек с заплетёнными косичками. «Так подстригаются почти все девочки-хохлушечки», – ответила мама. Что означает слово «хохлушечка», он узнал значительно позже, когда одна из этих прекрасных представительниц украинской национальности стала его женой.

А пока Отто почти каждый день бывал у Острижко, подолгу играл с девочкой Лидой и разглядывал её очаровательную, замысловато подстриженную головку. И не мог наглядеться!

Мама Лиды – худощавая, как ему казалось, пожилая женщина с морщинками у губ и когда-то очень красивыми, а сейчас глубоко запавшими синими глазами, была всегда молчалива, а с домашними разговаривала негромким голосом, никогда его не повышая.

Однажды в холодный зимний вечер она зашла к ним. Протянула бумажку отцу, стоявшему у окна с газетой «Большевистская трибуна», и попросила прочитать. Отошла к столбу-вешалке рядом с палатями, где сверху на тряпье лежала балалайка, и спрятала руки под чёрную шаль, накрывавшую её плечи.

На балалайке худо-бедно играл Отто и громко пел песни о Сталине, коннице Будёнова и отряде Щорса. Была ещё скрипка, на которой иногда играли дед и отец, и тогда все умолкали, слушая её грустный напев.

Отец начал вслух читать: «Ваш муж, Острижко Н.Ф., рядовой стрелок №-го полка, погиб смертью храбрых в борьбе с фашистскими захватчиками…».

Лицо женщины покрыла смертельная бледность. Закатив глаза, она упала навзничь на палати. Раздался сухой треск и приглушённый звук струны. Гриф балалайки был переломан посередине.

Лидину маму привели в чувство и рыдающую увели домой. Из прочитаного отцом мальчик мало что понял. Он кинулся спасать свой любимый инструмент, но, увы, балалайка ремонту не подлежала.

Когда мать растолковала ему содержание похоронки, и почему упала Лидина мама, Отто вдруг сам безутешно заплакал. Ему до боли стало жалко девочку Лиду, у которой не стало папы, и обеих матерей, которые, обнявшись, плакали навзрыд. Жалко было и балалайку. Он ещё долго думал, глядя в темноту, зачем надо воевать. И почему на войне обязательно убивают? Трудно было во всех этих коллизиях разобраться, когда тебе нет ещё и семи лет.

Весной семья Острижко выехала из Уманки. Уехала, конечно, и девочка Лида. В распоряжении семьи переселенцев с Поволжья теперь оказалась вся квартира. Жить стало просторнее. Но для мальчика Отто ничего утешительного в этом не было. Он ещё долго скучал о девочке, с которой война разлучила его навсегда.